Ночью в темных очках - Страница 35

Эта девочка – точно не старше пяти или шести лет – бродила от одного к другому, и ее голосок терялся в уличном шуме. Я не слышала, что она говорит, но догадаться можно было. «Пожалуйста, отведите меня домой к маме и папе. Я потерялась. Я хочу домой, но очень темно и я боюсь. Пожалуйста, отведите меня домой. Я живу недалеко...»

Высокий и тощий хиппи с длинными волосами и еще более длинным лицом наклонился, чтобы ее расслышать. Потом выпрямился, вертя в руках сигарету с травкой. Оглянулся на дверь клуба, потом посмотрел на бледное личико. Пожал костлявыми плечами, девочка доверчиво вложила ручку ему в лапищу, и они пошли по улице.

Я пошла за ними на приличном расстоянии, слушая, как девочка стрекочет о маме, о братьях и о своем котенке. Хиппи то и дело кивал, и его след был отчетливо отмечен запахом травы и турецкого табака.

Улицы становились все грязнее, и скоро девочка вела хиппи по одному из самых мерзких районов города. Стоящие вдоль улицы кирпичные дома были когда-то приятными и чисто прибранными, и жили в них приятные и чисто прибранные семьи. Но это было до Второй мировой. Во время оккупации что-то тут случилось, что-то мерзкое, и район так и не оправился от раны, нанесенной нацистами. Я остановилась, пораженная сходством этого места с Франкфуртом. Одно и то же ощущение.

Я сместила зрение, любопытствуя увидеть, что же отмечает эту округу как Плохое Место.

Дома расплылись и задрожали, будто я глядела через завесу поднимающегося жара, и я оказалась на той же булыжной узкой мостовой. Над стоящим в середине домом развевался большой флаг со свастикой. Он полоскался на давно исчезнувшем ветру, а люди с суровыми лицами в черных плащах вели в дом испуганных мужчин, женщин и детей. Видение лопнуло как мыльный пузырь, и я увидела, как девочка ведет хиппи через тот же порог.

Я бросилась через улицу и вверх по каменным ступеням, где тридцать лет назад располагалось гестапо.

Хиппи либо исключительно накурился, либо как следует обдолбался, если не видел, что девочкин «дом» – заброшенное здание, помеченное под снос. Я остановилась в бывшем фойе.

Грязными бинтами свисали со стен обрывки желтых обоев. Битое стекло, годами копившаяся пыль хрустели под ногами. Повсюду валялись пустые бутылки и использованные шприцы, но разъедающего глаза запаха человеческой мочи и блевотины здесь не было. Тут сквоттеры не жили.

На первом этаже вдоль длинного центрального коридора шли ряды комнат. В конце коридора находилась шаткая лестница, ведущая на второй этаж.

Я стала осторожно продвигаться к ней, заглядывая по дороге в пустые комнаты. Дверей не было ни у одной. У меня в голове что-то загудело. И снова появился занавес дрожащего жара. Фойе переменилось. Обои больше не отрывались от стен, пол был устлан толстым ковром на всю длину коридора.

Все было очень мило, только в ближайшей комнате агенты гестапо гасили сигареты о тело человека, привязанного к стулу.

В соседней комнате пухлый коротышка в безупречном белом смокинге, похожий на доктора, присланного из отдела подбора артистов, тщательно прилаживал провода от автомобильного аккумулятора к гениталиям старика. В третьей вопящую женщину насиловал кобель немецкой овчарки, а трое гестаповцев смотрели на это, смеясь и куря сигареты.

Я отшатнулась. Желудок скрутило в узел. Один из гестаповцев – маленький, с крысиной мордой, с очками в металлической оправе – подозрительно повернул голову в мою сторону, будто что-то увидел.

Гудение прекратилось, и я оказалась в пустом коридоре, дрожа как в ломке. Неудивительно, что здесь не селятся сквоттеры. Даже самый нечувствительный люмпен ощутил бы гнездящееся здесь зло. Я подавила дрожь. Сколько еще срезов ада оставили в Европе нацисты?

Перед тем как подняться по лестнице, я заглянула в четвертую, последнюю комнату. Хиппи бросился вперед, зажимая рукой рану на шее, пытаясь смирить поток крови, хлещущий из яремной вены. Надпись на футболке было уже не разобрать, длинное лицо страшно побелело.

Он зашатался как пьяный, глядя безумными глазами и открывая рот как рыба на песке. Слышалось высокое детское хихиканье, и оно отдавалось в пустом здании эхом. Хиппи пошатнулся и свалился мне на руки. Я уронила его тело на голые доски. Руки стали скользкими от его крови, и испытываемое мною отвращение усилилось от возбуждения, вызванного видом и запахом этой красной дряни.

Эта тварь была наверху. Я осторожно стала подниматься, кривясь, когда ступени скрипели и трещали под ногой...

Что-то маленькое и красноглазое прыгнуло мне на спину и вцепилось в горло острыми ногтями и шильями зубов. Я покатилась по лестнице, адское дитя уселось на меня верхом как обезумевший жокей. Боль рванула плечи и шею, там, где эта тварь в меня вгрызлась. Перед глазами мелькнуло видение, как эта бесовская тварь повисла на моей шее, будто корабельная крыса на канате.

Я сумела подняться и ударить спиной об стену, пытаясь сбросить прилипшего вампира. С потолка рухнула штукатурка, мешаясь с моей кровью, но адское создание держалось крепко. В отчаянной попытке освободиться я покатилась по полу и сумела стряхнуть вампира.

Дитя-кровосос лежало в куче пустых бутылок и обрывков обоев, и больше уже оно не было похоже на золотоволосого ангела, который уговорил бедолагу-хиппи отвести его домой.

Сейчас, глядя на эту тварь, я видела мерзкую высохшую голову старой карги на крошечных плечах. Из беззубого рта торчало два острых клычка, глаза горели расплавленной сталью. Она расправила свой окровавленный передник и поглядела на меня. Тут же вернулась девочка, плачущая и дрожащая. Она звала маму.