Ночью в темных очках - Страница 69

Колесник стоял на краю полосы света, всматриваясь в темноту, держа «узи» наготове. Прожектора замерцали, и он нервно оглянулся.

– Шайтан? Шайтан, ко мне!

Труп собаки вылетел из темноты в лицо колеснику, сбив его на землю. Короткое стаккато его «узи» снесло верхушку куста и разбило ближайший мигающий прожектор.

Оглушенный колесник столкнул с груди мертвую собаку. У него шла кровь носом, в горле тоже был вкус крови. Слышался собачий лай, бежали люди. Кто-то над ним склонился, и охранник увидел пару своих отражений в темных очках. Господи, ну и глупый же вид.

* * *

Его нашли висящим на гладких перевитых ветвях мирта; удавкой служили его собственные выпущенные кишки. Некоторые из охранников – те, кто еще не проходил обработки Желанием Сердца, – поглядев, как он болтается елочной игрушкой, решили, что сейчас самое время делать ноги. Выдуривать сбережения у старух и шугать журналистов – одно дело, а это – совсем другое. И они успели искренне удивиться, когда их коллеги открыли огонь, расплескивая внутренности беглецов по газону.

Собаки зарычали, завыли, натягивая поводки и щелкая зубами. Один доберман стал нюхать размазанные останки дезертиров. Немецкая овчарка сунула нос в красное месиво, и доберман впился клыками ей в плечо. Через секунду собаки сцепились в рычащий ком схватки, перегрызая друг другу глотки и отрывая яйца.

Когда один из колесников допустил ошибку, попытавшись вытащить свою собаку, и потерял три пальца, остальные открыли огонь по псам, разрывая их на части автоматными пулями. Рычание боя сменилось визгом, собаки забыли о драке и попытались выскочить из-под огня.

Когда дым рассеялся, на газоне лежали три мертвых добермана и четыре немецкие овчарки. Четвертый доберман, который начал драку, был еще жив, хотя у него в позвоночнике сидела пуля. Он лежал среди мертвой своры, жалобно визжа и пытаясь подняться. Один из колесников прикончил его короткой очередью.

Четверо колесников уставились на кучу мертвых псов людей. Прожектора замигали, потускнели, вспыхнули и погасли.

– Надо возвращаться в дом. Без прожекторов нам тут делать нечего.

– А Деннингс? – прошептал охранник с искалеченной рукой и бледным от болевого шока лицом.

Остальные посмотрели на выпотрошенного товарища, висевшего на дереве.

– Может, его, это, хоть срезать оттуда?

– На фиг. От Деннингса уже никакой пользы.

– Да, но...

– Но что «но»?

– Где его автомат?

Огонь автомата разметал их как пластиковые мешки с пенорезиной и клубничным желе. Соня восхитилась бьющим из ее рук хаосом. Неудивительно, что они так любят эти штуки. Она продолжала стрелять, пока не щелкнул пустой магазин, потом отшвырнула автомат. Лужайка из газона дорогого пригородного дома превратилась в скотобойню.

Когда Соня коснулась ступеней крыльца, лампа над дверью вспыхнула двойной яркостью и – пых! – перегорела, брызнув дождем матового стекла.

Соня прошла мимо роскошной зеркальной рамы в стиле псевдорококо. Безглазые херувимы с детскими лицами глядели на нее из позолоченных виноградных гроздей. Она остановилась посмотреть на свое отражение.

Она была Шивой, она была Кали. Она была всем, что есть в природе темного и страшного, обожаемого и презираемого, почитаемого и отвергаемого. Она как в ножны была заключена в оболочку тьмы цвета свежего кровоподтека. Эта оболочка рябила и колыхалась медузой, и на глазах у Сони выпустила щупальце, вслепую шарящее в воздухе, будто в поисках добычи. Она знала, что ищет это щупальце, и знание это не взволновало ее и не встревожило.

Ни вины, ни угрызений совести не было. Излучаемое ею зло не было инфернальной сущностью, придуманной теологами за столетия попыток снять с себя вину. Нет, это было всего лишь человеческое зло. Конечно, оно было выделено и очищено до такой степени, что стало метафизическим эквивалентом ракетного топлива, но источник его был не дьявольским, а смертным.

Нобли могут на этой сохраняемой энергии жить без подзарядки столетиями. Но Соня была неоконченным сосудом, она не умела должным образом синтезировать эмоции, почерпнутые из других. Ей грозила перегрузка и непроизвольный взрыв, и потому надо было сбросить заряд, пока этого не случилось. Но как это ни делаешь, все равно опасно.

Она вспомнила слухи насчет того, что гитлеровские лагеря смерти, сталинские чистки и фермы перевоспитания красных кхмеров были побочными эффектами таких взрывов. В Реальном Мире не происходит ничего, что не отразилось бы в полужизни человеческих существ, и какая-то часть ее сущности по-прежнему не хотела выпускать зло на невинных.

Соня оскалила клыки и состроила гримасу в зеркало. Так-то лучше. Нет больше смысла притворяться, верно? Так где ты, сука? Выходи и дерись лицом к лицу, как подобает монстру.

(Я в кабинете. Третья дверь слева.)

Соня вздрогнула, забыв зеркало и отражение. Голос был отчетлив и ясен, будто Колесс стояла бок о бок. Значит, она подготовилась, да? Отлично. Соня чувствовала себя викингом-берсерком, ошалевшим от кровопролития и неизбежности смерти. Она отметила, что с нее градом течет пот и руки дрожат. Огонь внутри и огонь снаружи. Так просто было бы отдаться этой злости, что пенится и шипит в ней, броситься в битву, завывая, как погибшая душа в аду...

Надо действовать осторожно и думать головой. В последний раз когда она отдалась бездумной злости, это чуть не обошлось ей в последние остатки здравого рассудка. Но соблазн был велик. Наполняющая сила раздувала ее, как кожаный мяч, накачанный до предела. Что будет с ней – и с теми, кто рядом с ней, если она взорвется?